Игрок, тренер, судья, администратор - 60 лет в строю.
Анатолий Владимирович, 84-летний ветеран, передвигающийся на костылях, плачет от воспоминаний. Слез не стесняется, стучит костылем по половице:
– Вот под этим полом я как-то трубы менял. А Сева Бобров мне помогал резьбу нарезать, соединять: у него левая-то рука посильнее была, он же левша...
В его гараже стоит 25-летняя «Вольво»: подарок шведских друзей. Костыли не мешают садиться за руль.
– Я на этой машине всю Европу объездил. К сыну в Шотландию два раза мотался – через Германию, на пароме до Ньюкасла, а оттуда по прямой. Как-то сломалась под Лионом, но ничего, справились. А под Ватиканом стекло ночью выбили, приемник украли. Батон колбасы и туфли мои не тронули. Вот «Волга» у меня была, так та в Европе фурор произвела. Подходил народ, щупал. «Русский танк», говорят...
За окном – тишина осенней Тарасовки. Только птицы и электричка вдали. Да невесомое эхо между сосен – от перестука мячей на спартаковской базе.
«Видишь фотографию?»
Видишь фотографию? – берет Сеглин желтоватую от времени карточку с полки. – Узнаешь меня?
Второй слева, – тыкаю наугад, выбрав в ряду самого здорового из спартаковцев.

Смотри-ка, узнал! – радостно оборачивается к жене Анатолий Владимирович. – Я ведь как
футболист Кубок Советского Союза выигрывал, со «Спартаком» вместе...

Мне Александр Прохоров покойный рассказывал, что здоровее его футболиста не было. А у вас, смотрю, тоже косая сажень в плечах.

Да. Саша хороший парень был, высокий. Мы в «Локомотиве» с ним играли, а потом он в ЦДКА основным игроком стал, в ВВС был. Умер, говоришь?

Не так давно. Кажется, лично Старостин вас от фронта освободил?

Да, Николай Петрович. Тяжело говорить. Как только объявили войну, меня сразу в военкомат вызвали. Я жил на Ленинградском шоссе. «Завтра с вещами!» – «Хорошо, – отвечаю, – приду». А я тогда уже был в «Спартаке». Старостин предупредил: «Не ходите никуда, всем сделаю бронь!» Эта бумага у меня где-то сохранилась, тяжело про нее говорить, сейчас расплачусь...

Что написано?
«Правительство просит до конца войны освободить от призыва в армию». Спасли нас. Только надо было обязательно устроиться на завод. Недалеко от меня, на улице Правды, был знаменитый 43-й авиационный завод. Брат у меня там трудился. Год я там отработал, делал ППШ.

Автоматы?
Да. Проверял, выскакивает у них барабан или нет. Ставил свое клеймо, до сих пор помню: номер два...

Получается, без Николая Петровича до преклонных лет могли бы и не дожить?
Конечно. Николай Петрович – первый человек в моей жизни. Во-первых, пригласил в «Спартак» играть, еще до войны. Правда, в бенди. Сам Николай Петрович хорошо играл на правом краю. Когда Старостин меня в «Спартак» пригласил, я, конечно, старался ему подыграть. Хоть забивал больше, чем он. Шло у меня это дело, хоккей с мячом.

Депутатский вагон
В первые дни войны все гибли?
Все! У меня из друзей не осталось никого, из школы на Ленинградском шоссе! Старостин из спортсменов кого мог, того освободил через райком. И всех в те же дни членами партии сделал, меня в том числе. Как-то, помню, в Свердловске администратор футбольного «Спартака» пошел брать билеты на Москву. А денег без счета – почему бы не выкупить целиком международный вагон? И выкупил. Потом смотрим: к нашему вагону подходят 25 депутатов. «Это наш вагон!» – «Нет, это наш вагон!» Ничего, как-то уплотнились, все доехали. Администратор у нас был, умел все устраивать, всегда только «люксы» команде делал...

- …Мы тогда стали гонять футбольной командой по всему Союзу. Где только ни были: Ташкент, Андижан, Бухара, Краснодар, Чита... Сколько зарабатывали, столько и отдавали на строительство самолетов. Сами получали только на проезд. Но возили с собой боксера, Серегу Щербакова. Класснейший парень, чемпион Советского Союза. Маленький такой, коренастый - ходил, охранял нас. Было от чего, кстати. Мы же хулиганили немножко. Молодые совсем: «Давай вина выпьем!» Пару раз только боксер нас и спасал. Старостин хорошо к нему относился: «Возите его с собой, пусть понюхает пороху...» Как-то в Ташкенте винную палатку перевернули. Надо было местным напакостить, как-то не так нас приняли и не так поняли. Это я придумал. А давайте, говорю, перевернем. Нахулиганим…

Потом Старостиных всех посадили. Я знаю, за что. Дело у них было очень простое. Сидели за одним столом, как мы с тобой, Старостины, Леута и еще какой-то человек. И кто-то из Старостиных обронил: «Нам все равно, где играть – что в Германии, что в Советском Союзе...»

За это?
Конечно. Тот человек стукнул, а Берия хотел «Спартак» разогнать как можно скорее. Только и думали, как любого из нас зацепить. Короче говоря, из той компании сразу всех посадили. Как раз за агитацию против Советской власти, статья 58-10. У меня отец был замдиректора тушинского авиационного завода. Туда меня хотел забрать, спрятать. Вообще, много «Спартаку» помогал питанием – капустой, картошкой... Такая жизнь была.

Великие соседи Я тебе расскажу, как этот участок получал. В 1950-м я со «Спартаком» выиграл кубок СССР. До этого в 1946-ом и 1947-ом тоже побеждали. После выигрыша, конечно, банкет: выпивка-закуска... Жена не даст соврать – после победы сидим на банкете, и прямо там, за столом, все решилось. В «Национале». Народ у нас Кубок брал, трогал, мы не возражали. Куда-то унесли – мы и забыли про него. А неподалеку сидел армянин один, зампредоблисполкома. Он и говорит:

«Машины вам дали, квартиры тоже, даже кожаные пальто выдали. В нескольких артелях жалованье получаете, по 100 рублей. А что ко мне не обращаетесь?»

И что от зампреда можно было получить?
Он сам сказал: хотите, все получите участки под дачи? Нина мне шепчет: «Давай брать, кто его знает, как дальше-то жизнь сложится...» Пришли с Васей Соколовым, капитаном «Спартака», к нему на следующий день в Моссовет, поднялись на шестой этаж. Армянин на нас смотрит: «Что остальные не пришли? Я всем могу дать!» Поднимает трубку: «Отведи футболистам участки по квотам академиков...» Я до тех пор даже не знал, что такое «сотка».

А машина у вас когда появилась?
В 1946-м, тоже когда Кубок выиграли. «Москвич». Написано на нем было «800 лет Москве». А в соседях у меня Сережа Сальников был, жил в бараке рядом с базой «Спартака».

Говорили, что он – сын Старостина.
Да нет, это разговоры... Хоть, не исключено, что-то за ними было. Николай Петрович его просто обожал, да и похожи они были. Вася Соколов получил участок совсем недалеко. Жмельков, великий вратарь, в Подлипках жил, тоже рядом. Как он умер молодым, в те годы не афишировали.

А как?
Зарезали его, когда шел по железной дороге. Не нашли кто. В здешних краях такое случалось: в Тарасовке знаменитый поэт жил, Кедрин, так его тоже зарезали и сбросили с электрички. А Жмельков уникальным парнем был: с шести утра тренироваться начинал. И мы должны были вставать, шлепать ему по воротам двумя десятками мячей.

Борис Майоров тоже сосед?
Да, это я ему участок сделал. Случайно нашел. В ста метрах от меня, прямо на берегу канала. Сначала Боря купил за 8 тысяч полдома и большой участок, а потом сосед ему свою половину тоже продал.

Толпа у северной трибуны
Помните случай, как после одного матча около Северной трибуны «Динамо» толпа собиралась – вас бить?
Такие детали я не помню, но по тем годам вполне могло быть. И через черный ход убегали.

С Грининым как-то разобрались…
Леха был отличный парень, игрок – просто золото... Я тебе про Гринина расскажу. Правый край, как раз против меня играл.

Вот вы ему и врезали.
Я врезал всем подряд. Кому попадало. Вот жена меня сейчас стыдит: как, дескать, только мог всех лупить? А я мог – раз они убегали! А сейчас хорошим считается тот футболист, который врезать умеет. Хоть желтые карточки для таких придумали, в мои-то времена их не было. Судья подходил: «Вам предупреждение!» А что мне с того предупреждения?
Гринин по воротам бил очень сильно. Забивал много, какое-то время даже капитаном ЦДКА был. Мы вообще-то дружили.

У него резаная подача была – лучше всех в Союзе.
- …Отловил я Севу, принял на плечо - ему больно, конечно. А тот после момент улучил, когда я расслабился, - и ка-а-к клюшкой дал по нижней губе! Шесть зубов разом вылетело. Во рту языком их чувствовал. Бобра, конечно, с поля выгнали, а я в больницу полетел. Зубы назад вправлять. У меня свой «Москвич» стоял у стадиона. На нем и поехал. Вставили мне зубы обратно, но дерьмово получилось. Потом друг-доктор посмотрел на это дело: «Что их жалеть, давай вырвем все?» И вырвал. Протез поставил.

На следующий день сборной уезжать на чемпионат мира, а Всеволода Михайловича не берут. Из-за этого! Дескать, хулиган, бандит, всё такое... Я лежал с загипсованным лицом -так Бобров ко мне пришел. Коньяк принес, водку. Я хоть загипсованный, все равно все с ним убрал, через сосочку. Шепчу ему: «Прощаю!» -«Надо написать...» Написал я бумагу, что претензий не имею, Бобров ее в Спорткомитет отвез. Подружились^ мы после этого с Всеволодом Михайловичем. Он поехал на чемпионат мира и стал лучшим игроком. Всю Канаду один обыграл. Я по телевизору передачу недавно смотрел про этот чемпионат - плакал! Бобер канадцев швырял как хотел!

Да, если доходил до флага, то пускал вдоль ворот так, что не уследишь – а там уж готовы были на эту передачу накинуться... Вася Трофимов – такой же игрок. Тоже недалеко отсюда родился, в Болшеве. Знаешь, почему Чепчиком его звали?

Да он сам мне говорил – не знаю, мол.
Да все он знал. Он в своем Болшеве играл за команду тюремщиков. И шапочки им выдавали тюремные, чепцы. Знаменитый Матвей Гольдин их тренировал. Вася Трофимов тоже на меня попадал – он правый край, я левый защитник... Мяч мимо меня пробросить пытается, а я руки расставлю, он и натыкается. «Толя, не надо!» – «А ты не убегай...»

Еще одну историю знаю: как вы Карцева пытались опекать персонально. В моменте промахнулись, и собственному вратарю, Леонтьеву, позвоночник сломали – тот с футболом завязал...
Да никто точно не мог сказать, кто Леонтьева сломал. Может, я, а может – Карцев. Леонтьев в голу стоит, а мяч на углу штрафной. Я туда бегу, не знаю, что с ним делать, и Карцев туда же на всех парах несется. Леонтьев зачем-то туда же припустил, бросается в гущу. Все говорят, что я его ударил, хоть потом миллион фотографий смотрели – ни на одной толком не видно. Но что Карцев в том моменте от меня ускользнул – факт. Лечили Леонтьева потом в Боткинской больнице, массировали, вытягивали позвоночник, чего только ни делали... Трещина. Удар-то коленом приличный был. Долго после Леонтьев не играл, но, кажется, все-таки вернулся. Ненадолго. Лешка тоже умер давно. А Васю Карцева в Рязани, говорят, похоронили, он рязанский был мальчишка.

«Арагви»
А с Бобровым вы дружили?

Очень!
Вот мне и рассказывали: Сеглин Боброва больше всех лупил на площадке, но считался первым его другом.
Мы с ним ходили куда хотели. И с кем хотели. Пили тоже сколько хотели.

Всеволод Михайлович «Арагви» уважал?
«Арагви» мы все уважали. Раньше «Спартаком» выиграем, бывало, матч на «Динамо» и сразу после отправляемся в «Арагви» или «Советскую». В «Арагви» директором был такой Николай Иванович, болельщик страшный! На стадионе встречаемся: «Всех жду у себя». Столы шикарные накрывал, что говорить. Выпивки – сколько хочешь. Но только хорошие игры отмечали, всякие говенные, против «Торпедо» какого-нибудь или «Локомотива», пропускали...

И на такси потом разъезжались?
Ничего подобного, все на своих машинах. Если не заводится – всей компанией расталкиваем.

Непьющий Озеров
В теннис все до единого играли. Коля Озеров, Зденек Зикмунд у нас был, Ваня Новиков... И всегда ящик пива стоял, на который играли.

С Озеровым вы, кажется, вместе выросли, на стадионе Юных пионеров?
Вот Коля – самый близкий мой друг. В поездках постоянно с ним общались, всегда вместе были. Он как комментатор едет со сборной СССР куда-нибудь, а я в хоккейной сборной двадцать лет администратором был. Нину, жену мою, хорошо знал. Не пил, правда. Даже не знаю, почему. Только приходил вечером – чай, кофе. Всё.

Много потерял.
Дурак, конечно. Ко мне относился восхитительно. «Наш директор» величал. Хоть когда я играл, грубияном меня называл. Сейчас сын его, Юра, живет в Загорянке, в том самом доме, который Колин отец еще отстроил, певец из Большого театра. А сын озеровский все бегал к моей соседке, очень ему девочка нравилась.

Шесть зубов Ты про Боброва спрашивал – могу рассказать. С 1943 года мы дружим, со встречи на стадионе «Сталинец»: «Спартак» играл против ЦДКА. Я в запасе сидел, минут за тридцать до конца меня выпустили.

А у ЦДКА – Бобров.
Вот именно. Меня так и напутствовали: дай-ка ему хорошенько. И начали мы сразу же сталкиваться. Потом по ресторанам начали встречаться: то в «Арагви», то в «Якоре». Был такой рыбный ресторан на Тверской. Подружились.

Почему?
Потому что он зимой, как и я, в хоккей играл, в мяч. Оч-ч-чень здорово играл в мяч! День и ночь могу про него рассказывать. Держит клюшку в одной руке, левой, ведет мяч. Ага, думаю, сейчас-то его припечатаю. А он – раз и клюшку в другую руку перебрасывает... Как останавливать? Только бить. Иначе уйдет. А потом вообще жуткий случай произошел. Бобров собирался со сборной на первый чемпионат мира, в Хельсинки. 1954 год. И вот встретились мы в тренировочном матче: «Электросталь», за которую я играл, против сборной СССР. И Боброва, был момент, я жестко встретил. С другом моим, Борей Соколовым, Бобра в том матче опекали. Но и он не промах: только заметит, как мы его с двух сторон зажимаем, так проскакивает. И забивает. Потом оборачивается: «Я всё равно вас обыграю!» Он и в шайбе так над нами потешался. Приехал из Кисловодска, где травму залечивал, шайбу в глаза не видел – так в первом же матче восемь голов «Спартаку» забил! А потом перешел к Василию Иосифовичу – за деньги, за погоны...

Драка в «Москве»
Бобров, говорят, лихой мужик был. Подраться не дурак.
О, конечно! Сколько я его выручал после этих приключений... Как-то поддатый отлупил он кого-то в ресторане гостиницы «Москва». Знаешь, с чего пошло? С ерунды. Наступил кому-то в лифте на ногу. А тот мужик вспылил: «Да я тебе сейчас дам!» А Севке таких вещей говорить нельзя было – вот и врезал. С размаху. Потом мне звонит: «Я в милиции, гостиница «Москва». Толя, выручай...». Я на машине туда лечу, стараюсь выручить. Того мужика уговариваю, деньги сую. Не берет, дурак... Всеволода Михайловича наказали тогда. Чуть ли не сняли заслуженного на какое-то время. И другие случаи были.

…Врачи наши, как обычно, прохлопали. За столом сидели с ним вместе за два дня до смерти. Моя жена сидела, его... Всеволод Михайлович уже отстроил себе дачу у Истры -вместе с ним незадолго до этого отыскали хозяина Истринского водохранилища и организовали хороший участок. Говорит мне: «Завтра ты должен ко мне приехать, обмоем дачу. Баня есть, я тебя жду, даже белье свежее приготовили для тебя...» Потом жена его перезвонила, на следующий день, подтвердила: «Сева ждет». Встаем утром - телефонный звонок: «Сева умер». А как все произошло? Он работал, тренировался, и почувствовал: что-то с ногой. Белаковский, доктор, повез его в Красногорск. В генеральскую больницу. У тех в субботу ни врачей, никого. А Всеволоду нужно было срочное переливание крови. Поехали куда-то - не оказалось нужной крови. Потом в больницу на Арбате - нашли кровь, но некому ввести. А Бобров утомился: «Да ну вас на х...!» Махнул рукой и уехал. День спустя оторвался тромб, и все. За секунду человека не стало…

Ехал как-то по Ленинградскому шоссе на машине, недалеко от стадиона «Динамо». Автобус в него въехал, машину расколотил. Тут же милиция. А я на Октябрьской жил, ехать всего ничего. Кому звонит? Мне, конечно: «Толя, скорее сюда, твой друг приехал – начальник ГАИ...» Приезжаю и договариваюсь: рапорт Боброва и водителя автобуса меняем местами. Одного делаем пьяным, другого – трезвым. А я уже в Спорткомитете работал, туда «телега» на Боброва пришла: «пьяный, безобразил»... А я возразил: не надо говорить. Надо документы читать, вот рапорт. «Да это вы все вдвоем подстроили!»

По поводу похождений первой жены была еще какая-то драка в Марьиной роще.
Было такое, хоть насчет его «женских» дел я не очень хорошо знаю. Санина у него была первая жена, певица из оперетты. «Сдали» ее...

То есть?
Сева домой приехал, а она с кем-то в ресторане гуляла. Ему и позвонили, где да с кем. Помчался туда, дал всем без разбору, а с ней потом разошелся. Говорят, драка была приличная, но я не видел. С Бобровым-то обязательно были два-три приятеля, которые драться умели. Хулиганского типа. Но Всеволод, хоть похулиганить умел, в жизни был идеальный человек. Сколько лет потом тренировал и в шайбе, и в футболе – только всем помогал...

Широкой души человек был?
Знал бы ты, насколько широкой! Каким он в застолье был! Но я о другом хочу рассказать. Как сюда, на дачу ко мне приезжал. Трубы ведем, а он левша был, так и закрутил сам, и резьбу нарезал. Воду мне сюда проводил. У меня бывая, заболел дачей. Он уже женился на Лене, а свою дачу никак завести не мог. Она сама из Киева. Постоянно ко мне сюда приезжал с женой. Надо, говорю, доски перенести. И тащим – вдвоем. Надо острогать что-то – первый хватается. Большой молодец.

Потрясающий был мужик, хоть и армейский. Все смеялся надо мной: «Ты в «Спартаке» получаешь 120 рублей, а я за погоны – 2 тысячи. На пенсию уйду – буду получать 3 тысячи, а ты – 100 рублей...»

Вы с ним в сборной работали?
Да, конечно. Он тренером, а я 20 лет был администратором сборной СССР. Весь мир объехал по три раза, хоть Тарас говорил: «Его брать не надо в эту поездку!» Что такое? Оказывается, я как-то судил ЦСКА с Воскресенском. Тарасов решил, что плохо судил. А что такое поездка была в то время, ты знаешь?

Что-то привезти – и продать.
Вот-вот. Самые настоящие спекулянты мы были. Мохеровые кофты возили, болоньи... Плащи брали в Швеции по 3 кроны. Рагулин покойный ко мне пришел: «Дай мне игровой мешок, только побольше». Даю. Только дома выяснилось, что было в том мешке. «Саш, что там?» – «Ерунда, 300 штук болоний». В Москве потом забрали одну тетку из Архангельского, которая ими торговала в палатке: спортсмены ей товар сдавали. Никого на следствии не выдала, молодец. Как ни выпытывали. А недавно на чердак полез – нашел одну такую болонью. С тех пор валялась.

Дорогой Василий Иосифович
Отдельная глава – ваши отношения с Василием Иосифовичем Сталиным. Как познакомились?

Очень просто. Он хотел иметь хорошую команду, особенно в шайбу. Пришел на игру нашего «Спартака», на стадионе «Динамо» какой-то матч был. Прямо сказал: «Кто захочет оказаться у меня, сразу получит от майора до полковника. Зарплата будет хорошая, квартиры каждому...» Трех лозунгов хватило. И пошел народ писать заявления – об уходе из «Спартака». Исаев, вратарь наш, Зикмунд, Новиков, Боря Бочарников, Юра Тарасов – брат Анатолия Владимировича... Все оказались у Сталина. Только мы с Борей Соколовым уперлись. Василий Иосифович при жене мне говорил: «Вот тебе квартира трехкомнатная, 3 тысячи зарплата и майорские погоны. Чего не хватает?» Потом, говорит, до полковника дослужишься. К пенсии – обеспеченный человек. Это 1946-й был, я хорошо играл в футбол. Меня этот футбол не отпускал, не мог я на одну шайбу переключиться...

Потому и отказались?
Да. И напутствовал меня Василий Иосифович: «Ну, смотри. Если что, приходи, не стесняйся». А я жил тогда в коммунальной квартире, пять человек в одной комнатушке. Папа-мама, брат с женой... Но я – ни в какую: «Нет, Василий Иосифович, не тащи меня!»

И пошло-поехало: все время, как играет «Спартак» против ВВС, мы их вдвоем с Соколовым обыгрывали. У Сталина-то все звезды собраны, он понять ничего не мог. Нине, жене моей, которая из той же ложи хоккей смотрела, говорил: «Пойдем со мной выпивать!» Складывал вместе три бумажных стаканчика, чтобы не протекали, наливал туда водку. Но все равно, пить надо было залпом. «Скажи мужу, чтоб переходил в ВВС!» – «Да никуда он не хочет, Василий Иосифович, Вы ж знаете...»

Сами с ним не выпивали?
Очень часто выпивал. Прямо на стадионе, не брезговали, втроем: я, Сталин, Бобров... Но когда его в Казань сослали, многим понятно стало: отравят Василия Иосифовича. Долго не протянет, загубят. Он немножко больной был, могли не то лекарство принести. Не сам ушел.

Хороший был человек?
Очень. На генералов орал, а на спортсмена - никогда. Обожал, как ребенок. И про жилье расспросит, и про детей, и какая у тебя машина. «Ты почему на таком говне ездишь? Давай, я тебе «Победу» сделаю или «Волгу». Бобер много от него нахватался. Потому и тренером хорошим стал. Всем хотел помочь, как Василий Иосифович. Бобер, между прочим, шел в Моссовет к любому человеку. Нахал, как я.

Как разбился ВВС
ВВС народ не очень любил. Называли перекупщиками.

Как только ВВС не называли. А потом они погибли - и я летал под Свердловск два раза. На то место.

Из-за Бочарникова разбились, капитана ВВС, который приказал лететь?
Приказ отдал не Бочарников, а сам Сталин. Летчиками были два Героя Советского Союза, прошедшие войну, на личном самолете Василия Иосифовича... Команда летела в Челябинск. Уцелели только Витя Шувалов, Бобров и Саша Виноградов. Знаете, почему Виноградов уцелел?

Почему?
Мы подрались в предыдущем матче, и его дисквалифицировали. Хоть друг мой был Саша, а вот подрались. Судьба. Отличный игрок, по прозвищу Борель... И в футболе большой мастер, и в хоккее. С ним-то мы дружили еще до Боброва. Договорились друг к другу в зону не приезжать. Говорю: «Если приедешь - получишь!» А он мне в ответ: «Сам получишь, если приедешь...» Как-то в самом деле дал мне. Но клюшку потерял, а я его клюшку схватил и не отдаю. С ВВС мы всегда так играли - кто попадался под горячую руку, тот попадался. Без разбору.

Трое в живых ВВС из Москвы полетел. Бобров не явился - и администратору, знаменитому Матвею Гольдину, говорят перед самим взлетом: «Вылезай. Без Бобра не возвращайся, поездом доберетесь...» А Сева «гудел» в это время.

Вы-то, как товарищ, наверняка знаете, почему он не полетел.
Конечно, знаю. Была у него компания. Ему говорят: «Завтра надо лететь в 6 утра!» – «Я этот самолет видел во сне. Наливай еще...» Прилично выпил. Увезли его домой, а дорогой он все приговаривал: «Ни за что не полечу!». Даже солдаты за ним приходили – тащить до самолета. Говорит – не донесете.

Почему Шувалов уцелел?
Витя поехал поездом. Трое живых остались – как у них рассудок только не помутился от пережитого... Я на похороны летал, но там никого нельзя было опознать. В гробы камни клали, все в кучу, даже мусор, там людей не разобрать было. Тарасов примчался – так родного брата опознать не смог.

410 грамм
Когда начинали играть, не знали, где клюшку купить, как ее взять, чем обмотать. Теннисисты нам показывали – на примере ракетки – как ее обхватывать рукой. А то лупили по шайбе, как дубиной. Зденек Зикмунд говорил: «Неужели вы, дураки, не понимаете, что клюшка должна быть одного веса?! У наших ракеток вес до унции рассчитан, и то лишнее чувствуем».

Потом-то ко мне Владик Третьяк подходил: «Толя, мне нужна клюшка только 410 граммов!» Я посмеялся было: «Владик, да они все одинаковые, бери какую хочешь!» - «Нет, мне только 410. Ты себе представь, я эту клюшку за игру сто раз поднимаю. У руки инстинкт на этом весе построен...» Только Зденек, теннисист, догадался клюшку строгать и чуть загибать. Мы-то и думать не думали, что от этого прок будет. Женщина, которая в Союзе производством клюшек занималась, Кочеткова такая, меня все просила: «Привези из Канады Koho!». Чтоб подражать. Но только сейчас научились хорошие делать.

Вообще, хоккей с шайбой начался для вас в 1946 году?
Да. Мы в «Спартаке» в мяч играли, а кто-то пришел к нам в команду и предложил новую игру попробовать. Почему я в это дело ввязался - понять и сейчас не могу. Одним из первых взялся. Здоровенных клюшек сам наделал. На «Динамо» потом игроков набирал: «Что боишься? Попробуй!» Игоря Нетто так нашел. У Кости Малинина, известного футболиста, хорошо игра пошла. Володя Горохов целиком перешел на шайбу, с первого дня влюбился в это дело. Только отказывался обмундирование надевать. Я, говорит, и так справлюсь.

Еще вратарь Петров был, по прозвищу Балда, - все время клюшку отбрасывал...
Ох, Митя - это тысяча и одна ночь... Отец, кстати, известного корреспондента. Но Митька ужас был, а не вратарь. Мы ему говорим: «Только клюшку не отпускай!» А как едет кто-то на ворота - он ее в сторону отбрасывает. «Мить, не выезжай из ворот!» Смотрим, а Митя уже у угла площадки. Да еще и упал, подняться не может. Пришлось пообещать цепью его приковать к штанге, чтоб на месте стоял. Но смелый был вратарь. И здоровый. Я специально такого подбирал, чтоб ворота телом прикрывал.

Велосипедный шлем, в котором против чехов из ЛТЦ играли, сохранился?
Нет, ничего не осталось. Старые коньки - и те отдал соседу...

Что такое реклама?
Против чехов из ЛТЦ в велосипедных шлемах играли. В дерьме всяком.

Я ещё один случай помню — как вы голкиперу соперников горло шайбой перебили.
Ленинградский был вратарь. Я в те годы первым начал бросать издали, высокими бросками. Заметка где-то сохранилась. В одном матче шесть голов забил из-за синей линии. Набросил на ворота — и она там. А вратари в те годы были — ерунда, а не вратари.

И одному вы не в ворота попали, а в горло.
Потом мне неудобно было: очень уж сильно бросил. Не помню фамилию этого ленинградца, но попал под кадык. У него полуобморочное состояние, долго после этого совсем плохой был. И вспоминал меня недобрым словом всю жизнь. Так и не простил.

Зато Юрий Тарасов с вами ладил прекрасно, в отличие от великого брата. Да и брату-то он был полная противоположность по характеру, не так ли?
Совсем другой человек! Милейший! Он не нахал был, а про этого, Анатолия Владимировича, надо книги писать. Хотя он умер, нельзя вспоминать плохо. Но где нужно — везде схапал: «Ты мне всегда первому приноси!»

Что приносить?
Я раздавал форму. Костюмы парадные, например. Свитера с пуговицами. Так устраивал, чтоб мне эти костюмы привозили из-за границы. Я всегда договаривался за счет рекламы. Думал тогда, что реклама — это брехня какая-то. А на сегодняшний день — понимаешь, что такое реклама? Я первый это пронюхал.

…Меня посадить могли, в принципе, раз сто. Брал в то время взятки. Сейчас можно об этом говорить. Харламов, например надевает определенный шлем, а мне еще до игры принесли по тысяче долларов на каждого игрока. За то, чтоб надевали именно эти шлемы. И каждый игрок получал эти деньги, хотя Третьяк, например, играл в другом шлеме.

С фирмачами из Koho договаривался, чтобы 500 клюшек присылали нам в Спорткомитет безо всяких денег. Как реклама. И еще приносят 35 тысяч долларов в одной пачке. Кладу ее в карман. Потом думаю: раз люди из Koho принесли, чем люди из Bauer хуже, на чьих коньках катаемся? Договариваюсь с ними — те же 35 тысяч долларов. И партию коньков бесплатно. 35 пар для игроков, 300 - в Спорткомитет. И так со всеми фирмами разговаривал. Фирмачи сами между собой общались. Но ни разу я денег не брал, общаясь один на один. Только с переводчиком, Витей Хоточкиным, который сейчас вице-президент ОКР, и человеком из КГБ. Чтоб видели, что беру 35 тысяч, хотя мог попросить, сколько душе угодно…

Замаскированная баня При Советской власти ничего нельзя было строить на дачном участке. Сейчас есть деньги — что хочешь, то и возводи. А нам пришлось баню под сараюшку маскировать. Никому с улицы и в голову не приходило, что там целый бассейн может быть. Сева Бобров тоже хотел построить баню — не позволили. Так ему пришлось бумагу писать: «После тренировок в целях восстановления баня необходима».

А за три дня до кончины приглашал меня к себе на дачу, я уже рассказывал. На пиво и раков… С Леной, женой Всеволода Михайловича, и сейчас отношения поддерживаем. Несчастная женщина, потеряла и мужа, и сына.

И сына тоже?
А ты не знал? Погиб Миша, сын. Как раз с дачи поехал в соседнюю деревню на мотоцикле. А на той дороге какой-то высокопоставленный товарищ учил 15-летнего сына на машине ездить — и Мишу зацепили. Ему ногу оторвало, умер от болевого шока.

Совсем молодой парень?
28 лет. Только-только у него самого сын родился, два годика было. Тоже Севой назвали, получился Всеволод Михайлович. История повторяется.

Бил Тарасова. Бескова жалел
Бесков мне, кажется, рассказывал, что грубее Сеглина никто не играл. Прав был?

Бесков со мной в хороших отношениях был. Сюда ко мне много раз приезжал. И Леру, жену его, знаю давным-давно. Мне Костя говорил, бывало, в шутку: «Ненавижу тебя!»

Что отвечали?
«Тебя-то, Костя, я не бил — ты техничный был». В самом деле, изумительно техничный парень.

Бескова вы не били, зато Тарасову доставалось.
А что делать? Он меня в ответ бьет — а я сразу судью подзываю: «Товарищ, присмотритесь к этому. Дерется!» Тарасов этот метод понял, сам к судье стал бегать: «Он меня ударил, смотрите: разорвал майку!» А судья, помню, ему в ответ: «Ничего, терпите».

Бобров с Тарасовым друг друга терпеть не могли. Почему?
Бобра народ обожал — и как игрока, и как тренера. Вот и весь ответ. Хоть жили в одном доме, до сих пор вдовы там живут. И Гомельский там же жил, отличный был мужик. Мой друг.

Какую черту Тарасова вы не воспринимали?
Самодур он был. Мог сегодня ласково с тобой разговаривать, а назавтра обложить последними словами. Водилось за ним такое. Выпить любил, да как!.. Только налей!

«Заслуженный»
Был у меня один благодетель — помощник Брежнева, Голиков. Сумасшедший болельщик. Мимо моей дачи все ездил на канал — рыбу ловить. Потом на хоккее подходит: «Желаю с тобой познакомиться!»

Обрадовались?
А чему радоваться-то? Отвечаю: мне ничего не надо. Дача есть, квартира есть. «А мне сказали, что ты просишь однокомнатную квартиру. Правда?» — «Да, прошу». Так распорядился сразу двухкомнатную выписать.

Потом как-то на этой самой веранде у меня сидел, где ты сейчас. «Ты заслуженный мастер спорта?» — «Нет» — «Ка-а-к?! Столько лет играл — и не «заслуженный»?»

И дали «заслуженного»?
Моментально. Значок принесли. Когда с чехами, с ЛТЦ, «матч века» играли, все участвовавшие после эти значки получили, кроме меня.

Почему?
Говорили: «грубит много». Решили, потом получу, еще успею. А потом как-то забыли, я уж в Спорткомитете работал — зачем мне это звание? Только Голиков вот вспомнил — и за пять минут вопрос решился. Загадка
В «Советском спорте» о первых чемпионатах по хоккею по три строчки писали?

Так и было, да. Тогда о шайбе так думали: «Да не нужна она нам!» Я до сих пор помню, как пришли к нам в «Спартак» и предложили осваивать новую игру: «Если хотите — беритесь, первенство Союза будет».

Сомневались?
Сомневался. Кто-то шепнул: «Берись, хорошее, наверное, будет дело». Так и рассуждали: может, будет, а может — и не будет. О первом сезоне по три строчки писалось, хоть я в каждом матче по шесть шайб забивал. Потом, постепенно, стали больше писать. Юра Ваньят, хороший корреспондент, подключился к этому делу.

Мы, «Спартак», должны были выигрывать первый чемпионат Советского Союза. Первый круг в финальной пульке и у «Динамо» выиграли на Малой арене, и у ЦДКА. А потом второй круг проиграли весь. Даже представить не могли, что чемпионами не станем, — и не стали. «Динамо» по разнице шайб победило. До сих пор не знаю, что с нами стряслось. Загадка.

Судьи помогали?
Помогали, с первого же матча. Известно кому помогали — не «Спартаку». Думаю, динамовцы быстрее дали взятку. Не исключаю.

Лично мне, когда судьей стал, предлагали денег сколько угодно. Я выезжал в Челябинск, тот со Свердловском, например, играет. Мне еще в Москве инструкцию дают: «Надо задушить Челябинск, чтоб не ездить туда больше». Это в Спорткомитете!

Водка решала все
А теперь, Анатолий Владимирович, расскажите про самый занятный судейский скандал в мировой хоккейной истории. Как советский рефери Сеглин, перебрав с утра, вечером заснул за воротами — вместо того, чтобы зажигать лампочку.

Уф, вот об этом без ста грамм не расскажешь. Было это 22 марта 1970 года. Отправился я на чемпионат мира в Стокгольм судить вместе с господином Карандиным — я же его и вытащил судить. Нас встречают, я всех угощаю.

Привез в Швецию ящик водки. Как провез — отдельная история. У меня был добрый знакомый, сын Брежнева, Юрий Леонидович. Наш торгпред в Швеции. Я в этот Стокгольм ездил, как на трамвае, только приеду — Юра меня встречает: «Твоей жене какую шубу надо?» Свой человек. Я даже не знал, что при всяком посольстве стукачи есть.

А тогда мы сидели с Карандиным, и подошел ко мне брежневский сын. Карандин говорит: «Я привез пол-литра водки. У тебя что-то есть?» У меня, отвечаю, ящик стоит. Брежневский сын мне как-то сказал: «Толя, больше водку не вози, бери у меня в посольстве бесплатно!» Представляешь, какой был болельщик?

Водка на чемпионате мира решала все: | напоить судью, напоить директора гостиницы, напоить человека, который наш автобус будет пропускать.

Случай вспомнил: в той же Швеции каждый день, проходя мимо швейцара на стадионе, оставлял бутылку водки. Она в Стокгольме страшные кроны стоила. Потом один швед поражался: «Анатолий, как ты каждый раз проходишь и столько народа с собой проводишь?» — «Тебе сколько надо человек провести? Пятнадцать? Пошли за мной!» Подхожу к контролю, достаю дежурную бутылку, киваю на толпу: «Это со мной!» — «Сколько?» — «Пятнадцать!» И никаких вопросов. Так этот швед мне потом, страшно рассказывать… Подарил Volvo-740.

Так что случилось в день того матча, на котором вы заснули?
Приходит Карандин с утра пораньше: «У меня сегодня день рождения!» Собирай, отвечаю, всех судей к полудню в мой номер. Отметим по-русски. Человек восемь собралось, и каждый со своим национальным спиртным напитком. Все расставили на столе — только водки было бутылок пять. Не меньше.

Финский судья был, так тот только стаканами пил. Исключительно. Ууух, и нету! Я уж Карандина толкаю в бок: «Юра, не давай ему больше пить, нельзя столько!»

А в этот день еще какие-то игры были?

Конечно. Чуть позднее в гостиницу приносят расписание, кто на каком матче работает вечером. Я сроду за воротами прежде не сидел, лампочку не зажигал, судил только центральные матчи. И вдруг мне говорят: «А Вы, Анатолий, в 16:00 сядете за ворота».

Подали машину к отелю, еду во дворец. Усаживаюсь за воротами, как положено. И в этот момент до меня доходит: на льду-то ты еще двигаешься, а за воротами и заснуть вполне можно. Тем дело и закончилось: шведы немцам забили, мне надо было лампочку зажечь — а я момент проспал. В самом прямом смысле, закемарил после утренних торжеств.

Что дальше было?
Прошло полтора периода, ко мне подходят: «Простите, Анатолий Владимирович, надо для Вас легенду придумать. Дескать, с сердцем стало плохо, или еще что-то. Притворитесь». Кто подошел?

Ахерн, президент международной федерации. Он ко мне очень хорошо относился. Но я уже совсем устал к этому моменту. Говорю: «Ребята, больше не могу судить». И ушел.

Шатаясь?
Да. Шатался. Те говорят: давай, дескать, другого судью туда посадим. Кого? И сажают финна, который стаканами пил! Тот вообще на ногах не держался! Вот это кино!

В шведских газетах фотографии вас — спящего.
Снимков не видел, а карикатур было достаточно. Журнал остался где-то. Судить мне запретили, но это все ерунда была — мне уж 50 лет исполнялось. Но был такой судья, Юрий Домбровский, он сейчас в Германии живет. Так он взял одну из фотографий в шведских газетах, да в ЦК и отправил. В 10-й подъезд. Тому самому человеку, который наших людей за границу отправлял. Он глянул только — Сеглин пьяный за воротами спит. Моментально распорядился: «Больше не выпускать». Все.

Вы настолько пьяным были?
Да не очень, скорее, поддатым. Два дня оставалось до окончания чемпионата мира, но дожидаться наши не стали — тут же мне билет выдали, на следующее утро самолет и Москва. Еще и кагэбешника приставили.

«Ты-то здесь зачем, Василий Васильевич?» — «А как же? Чтоб ты не убежал!»

Глаза в глаза
В Союзе после этого над вами шутили?
Не шутили. По-другому было. Сыч меня только и выручил. Судить запретили, из Спорткомитета СССР, где числился, перевели в центр обеспечения инвентарем. Но я не жаловался, там тоже хорошо работалось.

Сыч чем помог?
Вытребовал меня обратно в Спорткомитет. В 1973-м чемпионат мира в Москве был, так Валентин Лукич заявил: «Никого больше не надо, только Сеглина!»

Но больше не судили?
Нет. Во-первых, по возрасту. Во-вторых, не в фаворе был после Стокгольма.

Стычки с игроками у вас были?
Нет. Почему мне легче было судить, чем кому-то? Встречаются ЦСКА с «Динамо». Я каждого хоккеиста знаю, против каждого играл. Локтев, Александров, Альметов — против любого. Они играют, а я смотрю не на шайбу, а им в глаза. Локтев, помню, кричит: «Толь, я больше не буду!»

Это меня тот же швед, Далльберг, научил: «Вниз не смотри, только ему в глаза! Чтоб он чувствовал твое присутствие!» И при мне меньше хулиганили.

… Наша команда была в Канаде, и за нами из Москвы прислали новенький самолет. Не помню, как назывался. Его только испытывали, два экипажа летчиков там было. Усадили в него сборную СССР, пошли на взлет, чувствую: дрожь началась. Самолет дрожал! Страшное дело! Время идет — дрожь не проходит. Уж поднялись, начали кружить над Монреалем. Чернышев Аркадий Иванович поднимается: «Пойду, проверю, в чем дело». Ему навстречу первый пилот выходит: «Ребята, вы простите, — мужаться надо. Привяжитесь как следует». Спрашиваем: «Что такое?» Отвечает — шасси отказало, будем садиться на пузо. Оказывается, в баллоны воду закачали, все полопались от мороза. Вот мы три часа кружили над Монреалем, горючее жгли. Тарасов белый сидел, боялся страшно. Больше всех плакал. Историю с гибелью брата на себя примерил. Чернышев ко мне подходит: «Дай выпить!» — «Пожалуйста, — отвечаю. — А чемодан с деньгами давай в окно выбросим — кого-то счастливым сделаем». Потом доктора я заставил, чтоб всем ребятам спирту выдал. «Будем живы — все напьемся, у меня виски в чемодане!» Народ к панике был близок. А потом решили: второй раз родились. Когда садились, трясло страшно. Схватили мы вещички, бегом из того самолета. На следующий день отправили нас через Амстердам в Москву...

Удалять неприятно было?
А как же? Чернышев Аркадий Иваныч кричит от бортика: «Я пять лет с командой тружусь, работаю, работаю, учу их, а ты выгнал — нам два гола забили».

Судья что хочешь может сделать. Это я только потом узнал. И за сколько.

Великий администратор Любой администратор в те годы ходил «под статьей»?
Конечно.
«Сверху» внимательно следили — чем там Сеглин занимается?

В какой-то момент прислали к нам работать в Комитет одного неприятного типа. Бывшего велосипедиста по фамилии Сысоев. И на меня начали в контрольно-ревизионное управление писать. Приехали как-то из ФРГ, где 45 дней пробыли, — и началось. Хорошо, незадолго до этого во всех моих трех кладовых ревизию провел. Сысоев-то дал распоряжение — надо посадить Сегли-на: «За что хотите, придумайте».

Взяли молоденькую девочку из бухгалтерии, чтоб записывала — если что лишнее у меня обнаружат. Три месяца трясли не знаю как!

Страшно было?
Неприятно. Домой сюда приезжали люди из КГБ, искали. Проходит время, КРУ вердикт выносит: «У Сеглина нашлись лишняя шайба и неучтенная клюшка!» Посадить никак нельзя. Но сняли меня тогда с работы. Не за клюшку, а просто так. Сыч пригласил: «Толя, уходи! Потом закопают тебя, хуже будет».

***
Когда те 35 тысяч долларов распределяли, Тихонову тоже досталось?
Руки тянул — «мне первому!». А сейчас начинаешь вспоминать, кому доброе делал, — так мне помог только Виталик Прохоров. Один игрок, больше никто. Не знаю, почему. Прислал 300 рублей через одного комментатора. Только близкие друзья помогают. Не из хоккейного мира. Вот и живи. На мне и жена, и дача, и квартира, и машина.

Сами за рулем?
А как же? До сих пор езжу! Ноги отказали, так кидаю костыли на заднее сидение и еду. На «Вольво», той самой.

Магнитофон Если себе много не берешь — не посадят. Каким бы ты администратором ни был. Вот поэтому я как-то и отбивался. Если много берешь, могут зацепить.

С таможней хоть раз проблема у великого администратора возникала?
Было. Магнитофон отобрали, я купил в Америке. Начали вопросы задавать: «У тебя денег было столько, что на магнитофон не хватило бы. Только на штаны».

А вы?
Говорю: мне Валерка Васильев дал. Можете проверить. Так его вызывают: «Давал деньги?» Хорошо, успел его предупредить. Давал, отвечает.

Проходит время, магнитофон так и не вернули. А ко мне на дачу заглянул Голиков, тот самый помощник Брежнева. Ему пожаловался, так он за телефон схватился: «Шереметьево? Отдать магнитофон!» Те начали было оправдываться, мол, тот-то ведает, но Голиков пуще прежнего распалился: «Вызвать ко мне! За Сеглина Леонид Ильич болеет, вам понятно?!» И привезли мне таможенники магнитофон прямо сюда.

КГБ вас не трогал потому, что вы не только спортсменов одевали с ног до головы, но и больших начальников? Павлова, например.
Был такой момент. Мне привозили 35 костюмов, а команда — только 30 человек. Вот и оставалось для Павлова, его зама, выездного отдела, переводного. Все размеры этих пятерых блатных у меня в голове сидели. Да и глаз был наметан, я даже твои размеры могу сейчас сказать. Меня спрашивает Павлов: «Откуда мои размеры знаешь?» Отвечаю: «На Ковине, горьковском парне, прикидываю — он с вами одной комплекции». Тот всегда два комплекта примерял.

Сколько же я привозил всего! Всем и все. Много не воровал. Но — подворовывал. Канадцы ко мне подходили: «Купишь доллары по 2 рубля?» Покупал. Даже, говорю, по трешке готов взять. По пятнадцать сдавал потом.

Помните, что Тихонов творил в раздевалке после проигрыша в Лейк-Плэсиде?
Я вообще-то старался в раздевалку не заглядывать. Но дерьмо какое-то было в тот раз. Я помню, что тогда игроки ели у меня. Не могли ребятам раздать по 10 долларов, чтоб смогли что-то купить кроме казенной еды. Жили, как в тюрьме.

Почему у вас ели?
Ко мне голодные хоккеисты бежали: «Толь, дай колбаски! Отрежь что-нибудь!». Мне по распоряжению Павлова выделили отдельный дом. Специально сняли пять или шесть комнат. И я подкармливал олимпийцев, как мог. У меня и хлеб был, и колбаса. Особенно народ налегал на жареную картошку.

Вы в людях разбираетесь. В чем слабость и сила Тихонова?
Мне он вообще не нравится. Как жена моя говорит, у него даже губы как-то не так поджаты. Не любит он людей. Всех.

И вас?
И меня тоже не любил — с тех самых пор, когда я за «Спартак» играл, а он в Риге возился. Я в его компании Новый год раз тринадцать встречал, сборная СССР всегда в конце декабря выезжала на игры в Канаду и Америку. Но хоть бы раз по хорошему стакану с ним выпить.

Не было?
Никогда! Придет на банкет, чокнется шампанским, и все. Неживой человек. Я бы такого никогда к себе тренером работать не взял. Вот Бобров — дело другое. Кулагин слабо разбирался, но тоже можно было брать. Диму Богинова, хорошего парня. Но только не Тихонова.

Кстати, одна ваша фраза дошла до Тихонова — тот и приложил руку к вашему снятию.
Говорят, якобы я сказал: «Мне работать хоть с Тихоновым, хоть еще с кем. Я с десяток тренеров пережил, и этого переживу. Они уходят, я остаюсь». Один парень из ЦСКА Тихонову моментально донес. Я мог такое сказать, но не помню, чтоб говорил. Тихонов стал меня душить, а потом вместо меня Стеблина взял. Из КГБ.

Я, кстати, КГБ не боялся. С нами много лет один и тот же человек ездил, Эрнест. Не для того, чтоб нас от воровства уберечь, а чтоб не сбежал никто. Обратите внимание, сколько балетных бежало, а от нас, из хоккея, никто. Только Федоров да Могильный, но это уже в последние годы Советской власти было.

Про Могильного, кстати, мне сказали: «Деньги получает, но ничего не покупает». Первый признак, что бежать собрался. Я всегда чувствовал, кто может дать деру. Каждого игрока как облупленного знаю.

Интересовались?
Никто так не интересовался, как я. Был у меня в «Спартаке» вратарь Витя Криволапов. Смотрю: дурацкие шайбы пропускает на тренировках. Что такое? Поехал к нему на квартиру, гляжу, а там в одной комнате и сестра с мужем, и мать. Потом приезжаю к Михайлову — у Бори семья хорошая, условия совсем другие. И человек играет. Потом квартиры им выбивал.

Игрокам вы жильем помогали, а Высоцкому — билетами?
Да. Я тогда билеты распределял на матчи с канадцами. В Комитет привозили тысячу билетов. Триста из них я забирал для команды, каждому игроку или «блатному» по десять штук. И Высоцкий такой же «блатной» был. Приходит в мою лужниковскую раздевалку: «Мне надо 2 билета» — «А вы кто?» — «Высоцкий я». Лицо не разглядел, а мне жена потом объяснила, кто это такой. Роберт Рождественский ко мне часто ходил, любил хоккей.

Как свою подсобку в Лужниках называли?
Конура. Конура она и была, зато каких только людей не видела! По размерам меньше этого стола, за которым сидим. Весь инвентарь был собран, и холодильник битком. Коньяк, черная икра и шампанское. К Соколову, покойному директору Елисеевского гастронома, я ходил за этим делом. А ко мне Цвигун заглядывал в эту конуру, большой человек из КГБ. Здоровенный парень. Мы с ним выпиваем, а охранники его стоят у дверей, никого не пускают. Чтоб никакого шухера.

Это же Цвигун вас, временно невыездного, потом как-то в Америку выпустил?
Знаешь историю, почему меня в Америку перестали выпускать? Сижу в американском ресторане, подходит ко мне мужчина и дает металлический доллар. Сувенир. Я тут же лезу в карман и даю ему железный рубль с Лениным. И все. А потом выяснилось, что при нашей команде восемь стукачей! Восемь!

Откуда?
Как откуда? Все до единого — динамовские. В ЦК все узнали, меня вызывают: «Подрываешь советскую экономику». Да, отвечаю. Поменялся, не побрезговал. И перестали меня выпускать за границу. Помощник Брежнева, Голиков, узнал — снова меня спас. Набрал номер Цвигуна: «Сеглина не выпускают, он поменялся с иностранцем. И доллар себе взял. Вам не стыдно — из-за одного доллара человека не выпускать?».

Много хороших людей мне помогало. Надо было ребятам помочь «Волги» купить за 15 тысяч, чтоб они их тут же за 30 «толкнули». Хоккеисты только и жили за счет этого, спекуляцией. Ковин ко мне подходит перед границей: «Возьми один из моих мешков, провези». Я многим так провозил. Потом спрашиваю: «Там что?» — «Два автомобиля. Один тебе, один — мне!». Мохер скручивали, как колбасу. Потом продавали по 25 рублей, по 30. Как-то Билялетдинов меня попросил: «Провези сумку». Потом посмотрели — а она полна автомагнитол. «Я, — говорит, — их по триста пущу». А сейчас ведущий тренер. Миллиардер.

Человек мог в то время ни за грош сгореть. Не за доллар, как я, невыездным стать, а за любую мелочь.

Например?
Наш массажист Жора Овсеенко как-то выдал во время американского обеда — дескать, у капиталистов молоко получше нашего. Нам отправляться в какое-то турне, а массажиста нет. Что делать? У него брат в КГБ работал, досье посмотрел — оказалось, стукнули.

Вы свое досье не смотрели?
Много раз читал. Меня поначалу напугала запись «частые выпивки за границей», а потом приятель из органов сказал, что это хорошая запись. Так и надо. Я часто приходил в посольский магазин и набирал полную сумку. Три виски, три джина, три коньяка. Все считалось и доносилось. Сычу кто-то сказал: «Что за богач у вас берет джин?» Что ни сделаешь — вопросы от органов. «Почему жене шубу купил за триста долларов?» Все знали.

…Впервые за границу со «Спартаком» выехал — в Албанию. Оттуда в Югославию переехали, там тоже отыграли. А как хоккейный судья поехал впервые в Альпы, на первенство юниоров. Меня как молодого послали. Президентом хоккейной федерации тогда был Ахерн, англичанин, так в газетах рассказал: «В этом детском турнире нашли еще и хорошего арбитра». Раз президент сказал — дальше по накату пошло. Карьера в гору. Выручала общительность, которая и сейчас при мне. Никуда не делась. Куда ни еду — везде со своей водкой. Если вы швед — со своим виски. Англичане джин-тоник привозили. На чемпионатах мира сразу говорил: «Собираемся у меня в комнате!» Судей такие пьянки сближали, что и говорить. Дружба начиналась. Вот, со шведом Далльбергом, например, такая история связана: играет Швеция против Канады, а судит Сеглин. А следующее первенство мира — в Канаде, только попробуй этих канадцев обидь. В страну потом не пустят. И вот Далльберг ко мне сзади подкрался, за задницу ущипнул. Оборачиваюсь — он подмигивает: «Я утром сужу Чехословакия — СССР!» И оставляет меня размышлять, как этих канадцев со шведами рассудить. Рассудил… Раз — канадца удаляю! На десять минут! Так мне потом канадцы говорят: «Ты больше никогда к нам не приедешь». Зато наутро наши слабенько играли против чехов, но Далльберг помог. И вот едем через некоторое время в Канаду. Кажется, турне, посвященное юбилею канадского хоккея. Выхожу судить — так канадцы лед галошами засыпали, штук восемьсот оказалось на площадке. Я стоял в центре под этим градом. Канадцы отказывались начинать игру при моем судействе, но Тарас тоже упертый был. И мы, говорит, не позволим арбитра менять. Я, кстати говоря, привез из Канады тогда галошу как сувенир, осталась где-то на чердаке. Я, честно говоря, уйти хотел. Ну их, думаю. Возиться в этой грязи. Потом действительно ушел, двадцать минут сижу в комнате. Народу объявляю: «Судить Сеглин не будет». Вот тут-то Тарасов и поднялся. «До свидания!» - и отправился к выходу. Команда за ним. Пришлось канадцам соглашаться, никуда не денешься. Сужу. Проезжаю мимо борта, Тарасов кричит: «Ты что, сволочь, не свистишь? Испугался? Удаляй их!» Вообще, от зрителей в те годы чего угодно можно было ожидать. Как-то в Вене моя жена сидела в секторе для русской делегации рядом с женой Харламова, беременной. Мою жену в первый раз позволили на чемпионат мира взять, как-то прорвались. Так русский сектор закидали бутылками. И харламовской жене куда-то попали. Ее унесли тогда с трибуны, в больницу увезли, моя супруга помогала. Больше она на этот чемпионат мира не ходила, на трибунах ее не видели. А полиция, кстати, никак не реагировала.

Селекционер
Вы ж не только администратором были, еще и селекционером время от времени?

Несколько раз летал в Челябинск за Макаровым и Бабиновым. Привозил к себе домой. Привозил в ЦСКА, хоть сам работал в сборной СССР. Сережа Макаров — мой друг: как видит, обнимает. Я его уговаривал: «Переезжай в Москву, будешь в сборной!» Наутро вез к Тихонову. С Бабиновым та же история.

В чем разница между Тарасовым и Тихоновым?
Тарасов больше подходил к игрокам сам. Все его уважали — какой бы ни был, а это Тарасов. Сам играл, тренер великий. Равнять Тихонова и Тарасова нельзя, разный калибр. Поэтому к Тарасову шли игроки, не очень-то и требовалось уговаривать. Хоть мог выгнать за попойку, как Полупанова. Фирсова обожал, моего родного.

Почему родного?
Очень хорошо ко мне относился. Как-то я судил, Толик бросил — попал мне в грудь шайбой. Шишка осталась. Насилу досудил. Как же он извинялся!

материал опубликован в №№2-3 2006)
Роман Ремер