- Читая воспоминания вашего папы, складывалось ощущение, что он не понимал, что происходит со страной в 90-е годы.
- Да, вы правы. Абсолютно. Но спустя 20 лет после его ухода думаю, что во многих вещах папа был прав. Сейчас очень много говорят про здоровье нации, про необходимость развивать массовый спорт. Всё то, о чём и говорил папа, когда был жив. Он уже тогда понимал, что это очень важно, чтобы в стране развивался массовый спорт, чтобы у детей была возможность заниматься. Но тогда его не слышали. Я часто думаю: смог бы папа понять нынешнее время? Мне кажется, что он бы приспособился. Мой дядя, знаменитый режиссёр Юрий Озеров, не смог бы - он был человек «из другой оперы». А папа смог бы. Он же после ухода с телевидения переключился на другие занятия: концерты, творческие встречи, общество «Спартак». Ему всегда надо было чем-то заниматься. И, думаю, в нынешнее время он тоже что-нибудь придумал. Он это умел.

- Вам кто-то импонирует из современных комментаторов?
- Я в этом, надо признаться совершенно не понимаю, спортивные трансляции почти не смотрю. Далека от этого. Знаю хорошо Васю Уткина, но не могу обсуждать его профессиональные достоинства и недостатки. Он, кстати, в 2002 году сделал очень хороший фильм к юбилею папы на шестом канале, много раз бывал у нас дома, и мы до сих пор поддерживаем дружеские отношения.

- Ваш папа, как показалось после прочтения книги, был очень сентиментальным человеком?
- Да. И это пошло у него, как мне кажется, с актёрских времён. Он очень любил оперетту, любил оперу, потому что дедушка пел. Практически все оперы знал наизусть. Мог расплакаться, если видел какую-то романтическую историю. Мы, конечно, над ним немного подсмеивались, но когда у нас стали по телевидению показывать сериалы, он влюбился в «Санту-Барбару». Он, видимо, отдыхал таким образом и всё время смотрел этот сериал. Говорил: «Надо дожить, чтобы узнать, чем всё это закончилось». Потом папа всегда иронизировал над Чумаком. Мало, кто знает, но Чумак работал в спортивной редакции. И папа потом удивлялся: «Надо же, был у нас в редакции, работал над спортивными новостями, а потом стал воду заряжать!» А ещё папа всегда настаивал, чтобы мы учили языки. У него-то с иностранными было плохо, он только французский немного знал. Хотя ему приходилось ездить по всему миру. Настаивал, чтобы я и брат учили.

- Кто-то вспоминал, что дома у вас висела огромная карта мира, где Николай Николаевич флажками отмечал страны, которые посетил.
- Эта карта жива до сих пор. Хочу её кому-нибудь подарить, но мама не разрешает. Она вообще мне не разрешает что-то делать с вещами, которые имеют отношение к папе. Я выросла в атмосфере 19 века: у нас осталось много предметов старины от бабушки, прабабушки. Почти вся старинная мебель, которая сохранилась, стояла когда-то в доме дедушки во Владимире, где он до революции работал юристом. И я выросла в доме, где всегда было много старинной мебели и старинных вещей. Наверное, поэтому антиквариат не люблю. Эту мебель даже нельзя никуда передвинуть: она может развалиться (смеётся). Да, карта жива. Правда, у меня, если бы я захотела тоже отмечать флажками места, где побывала, уже было бы больше стран. Мир сейчас, к счастью, для нас открыт. Папа не был только в Африке, а так, по-моему, побывал почти везде.
Мама очень трепетно хранит всё, что связано с папой. Газеты, статьи, альбомы с фотографиями - спорт, театр, телевидение. Около 100 альбомов. Много пластинок, которые папа покупал. Есть даже огромные бабины с плёнками его программ на радио. Там большой архив, который надо разбирать. Никто ничего не трогает, это неприкосновенно. Мама старается сохранить ту обстановку и ту атмосферу, которая была при жизни Николая Николаевича. Родители очень любили нашу коммунальную квартиру на Старой Басманной улице. Семья жила там с дореволюционных времён. Но потом папе стало тяжело подниматься пешком на третий этаж, поэтому в 1977 году правительство дало папе другую квартиру.



- Что папа привозил вам и брату из поездок?
- Почти ничего. Чтобы что-то привезти на те суточные, которые тогда давали, нужно было в командировке не есть. Если и привозил, то только какие-то сувениры с эмблемой соревнований. Те, что давали комментатором и журналистам. Мог жвачку привезти или баночку «Кока-колы». Тогда это считалось чуть ли не самым дорогим подарком из-за границы. Мир другой был. Тогда ведь за репортаж он получал 9 рублей. И только получив звание народного артиста, ему стали платить уже 19 рублей. Наша семья жила всегда очень скромно. И папа, мне кажется, к деньгам был равнодушен.

- Двери в вашем доме были всегда открыты?
- Всегда. Это был какой-то кошмар. Гости у нас, помню, были постоянно. Однажды мама куда-то ушла ненадолго, оставила меня маленькую одну, возвращается, а у нас по квартире разгуливает какой-то незнакомый человек. Оказалось, что я пустила в дом мужчину, который просто хотел встретиться с папой после программы «Время». А его никто не знал. Так что да, двери были постоянно открыты. Папе нравилось принимать гостей. Потом, когда уже ко мне стали приходить друзья, папа всё никак не мог мне простить, что мы, заговорившись, не посмотрели все вместе какую-то программу, в которой он участвовал. Долго мне потом выговаривал. Он хотел внимания от детей. Теперь, конечно, понимаю, сколько всего с ним не сказано, не проговорено, сколько не спрошено у него… Двадцать лет прошло с момента ухода папы, а ощущение - целая жизнь. Знаете, у папы был очень красивый голос. Тембр голоса. Наверное, это от природы. У нас в роду было много священников, которые все очень хорошо пели. Один даже был духовным композитором. И сейчас мне его голоса очень не хватает. Когда люди уходят, остаются в душе их голоса. Я очень сильно скучаю по папиному голосу.

- В вашем детстве папа был?
- Да. Мы с братом были поздние дети. И папа, когда мы родились, работу забросил. Утрирую, конечно, но он всё делал для нас. И сам признавался, что мы для него были на первом месте, работа - на втором. Хотя у актёров часто всё-таки бывает наоборот. Он с нами гулял, возил нас на хоккей и в театр. Потом меня в музыкальную школу. Однажды я тяжело заболела, так папа практически не вылезал из больницы. Не знаю, как он совмещал это со своей работой, но он абсолютно всё делал для нас. Мне было лет 16, тогда гремел «Наутилус» по стране, и папа ходил со мной на концерт куда-то в Сетунь, где они тогда выступали. Он любил оперу, тут - рок, в котором он, конечно, ничего не понимал. Но мужественно высидел весь концерт. Правда, то и дело повторял: «Что я смотрю?! Что я смотрю?!» Ему это искусство было совсем не близко, но любовь к детям всё-таки перевешивала. И он в тот момент хотел понять, что нам интересно. В общем, мы с братом были не обделены отцовской любовью. Может, даже он нас и чересчур опекал. Я с папой объездила очень много городов, он часто брал меня на хоккей, и я смотрела игру из комментаторской кабины. Папа говорил: «Молчи!», надевал наушники и начинал работать. А я сидела тихо рядышком. Коля, мой брат, с папой общался чуть меньше. Он занимался теннисом, часто уезжал на сборы.

- По улице с папой пройти было невозможно?
- Невозможно. У меня со временем развился комплекс, как у многих детей известных родителей. Папа был немолод, и многие принимали его за моего дедушку. Тем более папа ходил с палочкой. К нему подходили, спрашивали: «А вы - Николай Озеров?» Кому-то он отвечал да, а, когда надоедало, говорил, что просто на него похож. Пройти было нереально. И мне иногда очень хотелось залезть под стол, лишь бы меня никто не видел и ни о чём не спрашивал. Жуткий прессинг популярности. Куда бы мы ни приезжали, везде очереди за автографами. Феерическая популярность, которая мне, конечно, мешала. На меня постоянно показывали палацем: «Вот идёт дочь Озерова». Справиться с этим было сложно. Но сейчас с возрастом понимаю, что я, конечно, счастливый человек и горжусь тем, что у меня был такой папа. Надеюсь, что взяла от него только хорошие качества. Пунктуальность, обязательность. И ещё папа был безгранично добрым человеком по отношению ко всем людям. Он мог разговаривать с человеком, которого видел первый раз в жизни, но разговаривать с ним так, как будто знал его много-много лет. Он очень располагал к себе людей. Самых разных. Мне кажется, это божий дар. И это свойство больших личностей. Таких, как Ростропович, например, которого я очень хорошо знала. Мой дедушка был декан вокального факультета, а Мстислав Леопольдович там учился. И в 2002 году на папин юбилей я решила взять интервью у Ростроповича, чтобы он рассказал, как они общались. Найти его было тяжело. Я написала письмо и отнесла вахтёру в его доме в Газетном переулке. Не надеясь, конечно, что Ростропович его прочитает. Мало ли кто ему пишет. И вдруг у меня на работе раздаётся звонок. «Надя, это говорит Слава Ростропович». Я чуть от волнения не упала со стула. Пригласил меня приехать к нему на следующий день в 8 утра. Было ощущение, что мы знакомы 100 лет. «Иди на кухню, приготовь мне завтрак». Это сказал человек, которого обожал весь музыкальный мир. В этом он был очень похож на папу. Достоинство, доброта и одновременно простота в общении с людьми. Тогда Мстислав Леопольдович произнёс: «Не страшно уходить отсюда, потому что все мои друзья уже там, на небесах. И я уже здесь задержался».



- Ваш дядя Юрий Озеров - знаменитый кинорежиссер.
- Папа обожал своего брата. Если они не встречались, то каждый день созванивались. Это так воспитала их мама. А мама, моя бабушка, была в доме главным человеком. И один сын, и второй относились к ней с особым благоговением. Дедушку я не знала, бабушка умерла, когда мне было десять лет, но я очень хорошо запомнила: она была главной фигурой в большом доме. Культ. Как в грузинских семьях. К старшему поколению в доме относились с огромным уважением и почтением. Почему я сейчас общаюсь с дочерьми Зураба Соткилавы? Они тоже выросли в такой же среде. В семье живёт большой артист, тенор. И когда он готовится к спектаклю, все дома ходят по струнке. Он распевается. И никто не должен ему мешать. Так было в семье Зураба Лаврентьевича, так было и в нашей семье. У папы было очень трепетное отношение к родителям.

- Слово «Спартак» папа произносил с придыханием?
- Конечно. Братья Майоровы, Старшинов, Якушев, Шадрин, Шалимов… Со Старшиновым мы, кстати, соседи. Ну и, конечно, Николай Петрович Старостин. Для папы это был настоящий гуру. Ещё папа очень любил Андрея Петровича Старостина. Они дружили и много общались. Я же сейчас дружу с Катей Старостиной, внучкой Николая Петровича. Но я вам так скажу: папу нельзя было назвать заядлым болельщиком «Спартака». Он всегда болел за хорошую игру. Говорил: люблю футбол с хоккейным счётом и хоккей с футбольным. Кстати, именно на хоккее же был известный случай, когда папа комментировал у бортика, и ему клюшкой случайно ударил по голове Сергей Капустин. На этой игре был Брежнев, папе перебинтовали голову, и он через какое-то время продолжил репортаж. Под овации тех зрителей, которые были в тот вечер на трибунах в Лужниках. Я, правда, и тогда не понимала, и сейчас: как там можно было что-то рассмотреть? Я стояла там несколько раз, когда папа вёл репортаж. Так хоккеисты еще успевали у него спрашивать, сколько времени осталось до сирены. Папа вообще, мне кажется, хоккей любил чуть больше футбола. И спартаковцев своих очень любил. Правда, после того, как с братом случилась беда, я почти не слежу за спортом. Уже лет шесть-семь.

- Нельзя всё-таки вас не спросить напоследок про это знаменитое выражение «Гол, х…, штанга», которое почему-то приписывают Николаю Николаевичу.
- Папа с юмором воспринимал эту историю. И понятно, что этих слов друг за другом, да ещё в репортаже, он произнести не мог. Даже в состоянии стресса - а любой прямой репортаж - это стресс - он не смог бы сказать так в эфире. Наверное, если бы только человек был пьяным. Но я папу в таком состоянии никогда не видела. У него был диабет, и с таким диагнозом алкоголь противопоказан. Он, кстати, именно поэтому не любил ездить в Грузию, потому что там с утра до вечера были застолья. Знаете, я думаю, что хорошо, что папе приписывают это выражение. Народ у нас любит мифы. А мифы сочиняют только про больших личностей. Такой личностью папа и был.